13. РОСТОВСКИЙ КРЕМЛЬ: ФАКТЫ И МИФЫ
В истории мировой культуры известны семь чудес света, являвшиеся в представлении античного общества наиболее прославленными и совершенными достопримечательностями, созданными руками человека. В истории культуры Ростова Великого таких «чудес», известных не только в России, но и в мире, три: Ростовский кремль, ростовские звоны и ростовская финифть.
Возведение Ростовского кремля – этого бесценного сокровища Ростова Великого – до сих пор остается для меня событием загадочным, необъяснимым. И не только для меня. У многих, кто впервые видит Ростовский кремль, возникает вопрос: для чего в центре русского государства, которому в то время не грозила прямая военная опасность, была возведена такая мощная крепость? Но не менее интересно и другое – на какие средства ростовский митрополит Иона Сысоевич на протяжении тридцати лет занимался этим грандиозным строительством? В своей книге «Ростов» М.Н.Тюнина так ответила на этот вопрос:
«Ростовская митрополия была богатым феодалом. По переписи 1678 года ей принадлежало 16118 крепостных, много земли, леса, соляных варниц, различных угодий и вотчин в уездах: Ростовском, Ярославском, Белоозерском, Велико-Устюжском, Вологодском и других. Для управления ими была создана особая система со штатом в 269 человек. Помимо этого, огромные доходы давали церковные службы, часовни, крестные ходы, кружечные сборы у мощей, икон, вклады богатых людей».
Всё правильно, всё логично, но вся ли это правда о строительстве Ростовского кремля? Оно началось в 1664 году, указанная выше перепись была составлена спустя четырнадцать лет, но по ней никак не чувствуется, что такое грандиозное строительство хоть чуточку сказалось на финансовом положении Ростовской митрополии. Были и другие богатые митрополии, но они не занимались таким небывалым по масштабам строительством. И где? Не в Москве, не в Киеве, не в Новгороде, а в Ростове, который к тому времени, как ни прискорбно, уже утратил свое былое значение и величие. Позади была польская интервенция. В октябре 1608 года к Ростову подошли войска Сапеги и Лисовского, ростовская рать под началом воеводы Третьяка Сеитова была разбита, отряды казаков и шляхтичей ворвались в город, штурмом взяли Успенский собор, где вместе со своим митрополитом Филаретом – отцом будущего царя Михаила Романова – укрывались ростовцы. Город в прямом, не в переносном смысле, был предан огню и мечу, о чем красноречиво говорят выписки из проведенной вскоре переписи: «Место пожарное Олеши Ошанина, а сам он был в земских старостах, и литовские люди его секли, а тело его собаки сиели. Место пожарное дьячка Князева, а он убит. Место пожарное Нежданки Оладьина: скитаетца по миру».
Были разграблены ценности не только Успенского собора, но всех церквей Ростова. По сути, после польской интервенции город начал строиться заново. Но в 1654 году случилась новая страшная беда – эпидемия чумы, после которой город опять обезлюдел. И вдруг всего через десять лет Иона Сысоевич начинает строительство митрополичьего двора, масштабы которого изумляют и сейчас. Невольно складывается впечатление, что помимо объективных причин, обусловивших это грандиозное строительство, было какое-то субъективное, но решающее обстоятельство, остающееся неизвестным.
Кстати, после поражения под Нарвой, когда русская армия потеряла почти всю артиллерию, Петр Первый повелел пустить в переплавку церковные и монастырские колокола. Этой участи подверглась даже первопрестольная Москва – а Ростов Великий ее счастливо избежал, не пострадали ни ростовские храмы, ни знаменитая звонница Успенского собора с уникальными ростовскими колоколами. В чем дело? Почему Петр, для которого военное могущество России было превыше всего – даже на православную церковь замахнулся, – сделал это странное исключение?
В книге М.Н.Тюниной «Ростов» это объясняется тем, что «в 1691 году Петр Первый из митрополичьих кладовых взял серебряной утвари 15 пудов и перечеканил ее на монеты, а в годы с 1692 по 1700 ростовская митрополия выплатила в государственную казну 15000 рублей – сумму по тому времени огромную».
И опять всё выглядит убедительно, однако возникает вопрос: как же так получилось, что даже после завершения грандиозного строительства казна ростовской митрополии не оскудела, а даже смогла откупиться от царя, которому были чужды интересы церкви? И невольно напрашивается предположение – уж не нашел ли Иона Сысоевич сокровища, которые пытались найти при Николае Первом? (О поисках этих сокровищ будет рассказано в очерке «Предание о ненайденных сокровищах».)
Конечно, это только предположение, которое можно опровергнуть всего одной фразой: а где тому документальные свидетельства? Их нет, однако историю поисков в Ростове Великом тайника с сокровищами можно дополнить еще одним любопытным свидетельством.
«Память перенесенных погромов была еще жива; в 1632 году по царскому приказу в Ростове начал сооружаться земляной вал на протяжении почти трех верст, с двумя каменными и третьим деревянным подземными ходами», – так говорилось в одной старинной книге о возведении в Ростове земляного вала.
Земляные валы в Ростове строили три года, руководил работами военный инженер Ян Корнилиус Роденберг, выходец из Голландии, поэтому укрепления были выполнены на самом высоком уровне тогдашней фортификации. Высота вала достигала девяти метров, перед ним насыпался более низкий привалок, за ним – наполненный водой ров. Для въезда в город были сделаны три проезда, главный – с западной стороны, со сторожевой башней и закрывающимися воротами; над двумя другими были построены «вислые» мосты. Девять выступов-зубьев позволяли защитникам города держать оборону надежно, откуда бы враг ни подступил. Силы и средства были затрачены огромные – одновременно работало свыше тысячи человек, выполнявших государственную повинность, однако по своему прямому назначению – охранять город от вражеских набегов – валы так и не использовались. 1608-й год, когда Ростов был взят польскими интервентами, оказался последним годом в цепи военных лихолетий. Следовательно, без применения оказались и подземелья под валами, которые упоминались в старинной книге.
Впрочем, есть сведения, что подземные ходы существовали в Ростове и до постройки валов, и было их даже не три, а семь. Возможно, в семнадцатом веке три из них, наиболее сохранившиеся, просто отремонтировали. Это косвенно может служить доказательством того, что поиски клада в 1826 году могли иметь реальное основание, их, возможно, просто не довели до конца. Другое дело – что могли обнаружить кладоискатели в тайнике? Возможно, к этому времени он давным-давно был пуст. Не эти ли сокровища позволили Ионе Сысоевичу возвести Ростовский кремль? В любом случае, повторюсь, строительство кремля остается во многом загадочным событием ростовской истории...
В построенном Ионой Сысоевичем кремле явно угадывается замысел вознести церковную власть над светской, свои убеждения опальный митрополит выразил в архитектуре. Но только ли символом политических убеждений был для Ионы Сысоевича возведенный им митрополичий двор? Массивные высокие стены с рядами амбразур могли выдержать настоящую осаду, за ними могли бы разместиться тысячи воинов. Но спрашивается – от кого в то время было обороняться здесь, в центре русского государства? Не задумал ли честолюбивый Иона Сысоевич совместно с патриархом Никоном бросить здесь прямой вызов светской власти, учредить в России клерикальную, то есть церковную власть, для того и превратил мирный митрополичий двор в настоящую военную крепость?
Но тут же возникают сомнения. Да, желание доказать превосходство церковной власти над светской некоторым образом чувствуется в Ростовском кремле. Вполне возможно, что властный и умный Иона Сысоевич в тайне был всей душой на стороне патриарха Никона, следствием чего и стала сцена в Успенском соборе. Напомним, как было дело.
В митрополиты Иону Сысоевича посвятил Никон, ставший патриархом в 1652 году. Много общего было у этих людей: оба вышли из низов, оба были честолюбивы и деятельны. В лице Ионы Сысоевича Никон обрел верного сторонника проводимой тогда церковной реформы, активного и беспощадного борца со старообрядцами. Сам протопоп Аввакум – духовный вождь старообрядцев – удосужил Иону чести быть не раз упомянутым в посланиях своим единомышленникам. Так, в одном из них Аввакум ехидно писал: «Медведя Никон, смеясь, прислал Ионе Ростовскому на двор, и он челом медведю, – митрополитище, законоположник!»
Другие старообрядцы обвиняли Иону и в более страшных грехах, в том числе – что Ростовскую митрополию он выкупил у Никона за щедрую мзду.
Между тем над самим Никоном, пытавшимся поставить церковь над государством, сгущались тучи: царь Алексей Михайлович перестал приглашать его на торжественные приемы, не посещал церковные службы, которые вел в кремлевском Успенском соборе патриарх. Кончилось тем, что к Никону явился царский посланник и передал требование впредь не именовать себя «великим государем», поскольку есть только один великий государь – это царь.
И здесь Никон, поддавшись чувствам, совершил ошибку, за которую, вероятно, потом всю жизнь проклинал себя. Он обратился к народу со следующими словами: «От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриархом, то буду анафема».
При этом Никон, конечно, рассчитывал, что его заявление подействует на царя, и их отношения вернутся в прежнее русло. Однако всё произошло с точностью наоборот: царь запретил почитать Никона как главу русской церкви. Местоблюстителем патриаршего престола, т.е. временно исполняющим обязанности патриарха, в августе 1664 года стал Иона Сысоевич. У него появилась реальная возможность стать патриархом. Но и его, как до этого Никона, подвел неуемный характер. Или здесь было что-то другое?.. Вот как эту историю в очерке «Митрополит Иона Сысоевич» рассказала И.Грачева («Русь», № 3-97):
«В декабре 1664 года понявший свои просчеты Никон неожиданно вернулся в Москву. В Успенском соборе Иона как обычно вел службу. Вдруг загремели церковные двери, и на пороге в сопровождении поющих монахов торжественно появился Никон. Не обращая внимания на смятение присутствующих, он неторопливо приложился к иконам, потом взял священный посох Петра-митрополита и встал на патриаршем месте. И тогда Иона, игнорируя царский запрет, с почтением подошел под благословение Никона. Растерявшееся духовенство вынуждено было последовать за ним. Более того, именно Иона явился в царский дворец с вестью о возвращении Никона. Правда, при этом он имел вид ни в чем не повинного простачка, окончательно сбитого с толку нежданным появлением могучего патриарха. На грозный вопрос царя, как он дерзнул нарушить царский указ, Иона с наивным простодушием, покаянно вздыхая, оправдывался, «что он то учинил забвением, устрашася его Никона внезапным пришествием». Но царь ни в «забвение», ни в «устрашенность» Ионы не поверил и даже не захотел принять от него благословения. Для Алексея Михайловича, который суеверно испрашивал благословение даже у наказанного им раскольничьего протопопа Аввакума, это был необычайный поступок, выражавший крайнюю степень царского гнева. По указу Алексея Михайловича немедленно созвали церковный собор, перед которым Ионе пришлось давать клятвенное заверение, что его поведение было неумышленным. Собор, снисходя к смиренной «немощи» подсудимого, постановил: «Митрополиту Ионе блюстителем соборныя апостольския церкви впредь не быть, а в том его внезапном прегрешении быть свободным». Его вновь отослали на Ростовскую митрополию».
Далее последовал собор 1666 года, на котором Никон был лишен патриаршего сана. Иона вынужден был присутствовать на этом соборе, но не сказал ни слова ни в защиту, ни в обвинение своего бывшего покровителя. Таким образом, осталось тайной, что стояло за его поступком в Успенском соборе: или забывчивость, или страх перед Никоном. Но ведь возможно и другое объяснение – что сцена в Успенском соборе была обговорена Никоном и Ионой заранее, что она была специально рассчитана на то, чтобы вернуть Никону патриаршество. Трудно поверить, что о будущем приезде Никона в Москву из Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря Иона не был предупрежден, что появление Никона в Успенском соборе не было отрепетировано, потому так внушительно, как говорится, без сучка и задоринки, оно выглядело со стороны. То есть, существовал заговор, который просто не увенчался успехом.
Нам могут возразить, что если так было на самом деле и заговор действительно существовал, то о нем обязательно стало бы известно Алексею Михайловичу – ведь именно при этом «кротком» царе в 1654 году был учрежден «Тайных дел приказ», в числе прочих дел занимавшийся раскрытием «заговоров», направленных против царской власти. И тогда Иона Сысоевич не отделался бы таким легким наказанием – возвращением в должность ростовского митрополита. Но, во-первых, в договоренность о сцене в Успенском соборе могли быть посвящены только два человека – Никон и Иона, а во-вторых, в той ситуации, когда государство осталось и без патриарха, и без местоблюстителя патриаршего престола, Алексею Михайловичу, возможно, было просто не выгодно вслух заявлять о заговоре.
Так или иначе, но факт остается фактом – обиженный отстранением от высокой должности Иона Сысоевич возвращается в Ростов – и сразу же приступает к строительству митрополичьего двора, больше похожего на крепость. Однако высказанное выше предположение, что он хотел бросить здесь открытый вызов царю, кажется слишком смелым. Есть в этом предположении и другое – так сказать, архитектурное противоречие, на которое в книге «Ростов Великий» обратила внимание М.Н.Тюнина.
На первый взгляд, стены Ростовского кремля действительно похожи на крепостные – в них имеются бойницы, варовые щели, по крытым переходам можно было обойти все одиннадцать башен кремля: две дозорные со смотровыми вышками-стражницами, четыре фланкирующих и пять угловых. Всё как в настоящей крепости, однако Ростовский кремль – не военное сооружение. В те годы, при наличии достаточно сильной артиллерии, фортификация крепостей была уже другая. Вспомним, к примеру, Петропавловскую крепость в Санкт-Петербурге, построенную чуть позже Ростовского кремля. Вот она уже отвечала всем требованиям новой фортификационной науки.
Однако на это замечание можно возразить, что Иона Сысоевич не мог открыто строить современную военную крепость, это сразу вызвало бы подозрения, вот он и использовал старинную архитектуру, чтобы сбить с толку. Но тут следует внимательно приглядеться к стенам Ростовского кремля, обратить внимание на линии боя. Подошвенные бойницы в стенах имеются, а в башнях – отсутствуют. Средней линии вовсе нет, а линию верхнего боя в башнях продолжают окна с наличниками. Окна пробиты и в стенах, под дозорными башнями раньше были даже широкие проездные ворота. Какая же это крепость, если в ней столько слабых, незащищенных мест?
Доводы убедительные, но их тоже легко опровергнуть: в случае военной опасности все эти «слабые места» можно было легко ликвидировать.
Но главное состоит не в том, можно было использовать Ростовский кремль в качестве военной крепости или нет. Патриарх никогда не стал бы воевать с царем. Тем более что к тому времени, когда Иона Сысоевич начал возводить митрополичий двор, Никон уже официально был лишен патриаршего звания и не мог представлять для царя какой-то реальной угрозы. Как умный и образованный человек, Иона Сысоевич не стал бы посвящать свою жизнь призрачным химерам. Просто это был созидатель по натуре, а богатейшая Ростовская митрополия, которой принадлежали обширные угодья и cвыше полутора десятков тысяч крепостных, позволила ему осуществить его грандиозный архитектурный проект. Вот и всё объяснение, почему в Ростове вырос митрополичий двор, столь похожий на крепость.
Однако это ни в коем случае не говорит о том, что всё в ростовской истории ясно и всё можно разложить строго по полочкам. Это далеко не так, прошлое Ростова Великого до сих пор полно неразгаданных тайн и ненайденных сокровищ. И тот же Иона Сысоевич до сих пор остается загадочным человеком.
Вдумаемся, с какой настойчивостью он пытался превратить Ростовский край чуть ли не центр русского православия. Возводит в центре Ростова Великого уникальный кремль с удивительной звонницей. Строит в кремле церковь Иоанна Богослова, фрески которой внушали мысль, что сам ученик Иисуса Христа посещал нашу землю. Возводит церковь на Ишне, где, якобы, ростовец Авраамий встретился с Иоанном Богословом. За всем этим скрывалась какая-то высокая цель, которой Иона Сысоевич посвятил всю свою жизнь.
Кстати, об Авраамии, по преданию, получившему от Иоанна Богослова жезл, которым он сокрушил в Ростове каменный идол языческого бога Велеса. Позднее Авраамий был обвинен в том, что нашел клад, сокровищами которого не пожелал поделиться с князем, за что тот после неправедного суда казнил его. Так вот, в церкви Иоанна Богослова на территории Ростовского кремля доносу на Авраамия и суду над ним посвящено несколько фресок. Церковь была построена по велению Ионы Сысоевича как домовая церковь при Палате для пришествия государей, ее фрески приписывают мастеру Дмитрию Григорьеву «со товарищами». Именно в синодике этой церкви после рода самого митрополита значится род каменщика Петра Досаева, который, вероятней всего, и был зодчим Ростовского кремля.
Тема суда отражена в стенописи еще двух храмов: Воскресения и Спаса на Сенях, где изображен оправдавший Христа римский прокуратор Понтий Пилат. Чем объяснить такое повышенное внимание к судебной теме? Может, сказались личные мотивы? Как приверженца опального патриарха Никона Иону Сысоевича не только отстранили от должности местоблюстителя патриаршего престола, но и судили церковным собором.
А может, легенду об Авраамии Иона Сысоевич вспомнил по другой причине – она в завуалированной форме как бы рассказывала не о вымышленных сокровищах, а о действительно обнаруженных митрополитом, благодаря которым он и построил Ростовский кремль? Князь несправедливо обвинил и казнил неповинного Авраамия. Иона Сысоевич, как бы восстанавливая историческую справедливость, утаил найденные сокровища и возвел на них митрополичий двор, который должен был доказать, что церковная власть выше светской, «священство выше царства».
Так или иначе, но тема сокрытого клада действительно присутствует в ростовских фресках, нарисованных по велению Ионы Сысоевича, он действительно всячески пропагандировал легенду о невинно пострадавшем Авраамии. Связано ли это с найденным кладом – другой вопрос. Принято считать, что строительство уникального митрополичьего двора было осуществлено за счет реальных доходов Ростовской митрополии. На этом мы и остановимся, хотя... Кто его знает, как было на самом деле.
В 1681 году, спустя 5 лет после смерти царя Алексея Михайловича, Никону было разрешено вернуться из ссылки в основанный им Ново-Иерусалимский монастырь. Путь Никона пролегал через Ростов, но ему так и не удалось увидеть возведенный здесь кремль – в Ярославле бывший патриарх скончался. А почти ровно через десять лет, в декабре 1690 года, умер Иона Сысоевич.
«И остались на земле памятью Ионе жемчужины архитектуры, которые и сейчас, через три с лишним столетия, восхищают своей утонченной красотой, – писала И.Грачева. – О таких древние книжники говорили не «построены», а поэтично и проникновенно – «измечтаны»...»
Творческие мечты Ионы Сысоевича осуществились, но только ли они питали его неуемную душу?
